Неточные совпадения
В то время как бабушка сказала, что он очень вырос, и устремила на него свои проницательные
глаза, я испытывал то чувство страха и надежды, которое должен испытывать
художник, ожидая приговора над своим произведением от уважаемого судьи.
И, как с портрета, написанного искусным
художником,
глаза эти следили за Климом неуклонно, с какой бы точки он ни смотрел на древний, оживший портрет.
— Ну, это — слишком! — возразила Марина, прикрыв
глаза. — Она — сентиментальная старая дева, очень несчастная, влюблена в меня, а он — ничтожество, лентяй. И враль — выдумал, что он
художник, учитель и богат, а был таксатором, уволен за взятки, судился. Картинки он малюет, это верно.
Несколько секунд посмотрев на него смущающим взглядом мышиных
глаз, он пересел на диван и снова стал присматриваться, как
художник к натуре, с которой он хочет писать портрет.
Чтоб избежать встречи с Поярковым, который снова согнулся и смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне улицы, прижавшись плечом к столбу фонаря, читая какую-то бумажку, подняв ее к огню; ладонью другой руки он прикрывал
глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что в таких
художники изображали чиновников Гоголя.
«Нет и у меня дела, не умею я его делать, как делают
художники, погружаясь в задачу, умирая для нее! — в отчаянии решил он. — А какие сокровища перед
глазами: то картинки жанра, Теньер, Остад — для кисти, то быт и нравы — для пера: все эти Опенкины и… вон, вон…»
Он отодвинул рукопись в сторону, живо порылся в ящике между письмами и достал оттуда полученное за месяц письмо от
художника Кирилова, пробежал его
глазами, взял лист почтовой бумаги и сел за стол.
Молодой же бескровный
художник с заложенными за уши жидкими волосами глядел в темный угол гостиной своими безжизненными голубыми
глазами и, нервно шевеля губами, тянул к «в».
— А, — одобрительно сказал генерал, закрыв
глаза. — Но как узнаешь, если свет у всех один? — спросил он и, опять скрестив пальцы с
художником, сел за столик.
Чем дальше, тем интереснее становилась долина. С каждым поворотом открывались все новые и новые виды.
Художники нашли бы здесь неистощимый материал для своих этюдов. Некоторые виды были так красивы, что даже казаки не могли оторвать от них
глаз и смотрели как зачарованные.
— А это вот пианист Кольберт, а это
художник Рагуза! — заключил он, показывая на двух остальных своих гостей, из которых Рагуза оказался с корявым лицом, щетинистой бородой, шершавыми волосами и с мрачным взглядом; пианист же Кольберт, напротив, был с добродушною жидовскою физиономиею, с чрезвычайно прямыми ушами и с какими-то выцветшими
глазами, как будто бы они сделаны у него были не из живого роговика, а из полинялой бумаги.
Здесь имеется в виду его известная гравюра с картины итальянского
художника Рафаэля Санти (1483—1520) «Преображение».] и, наконец, масляная женская головка, весьма двусмысленной работы, но зато совсем уж с томными и закатившимися
глазами, стояли просто без рамок, примкнутыми на креслах; словом, все показывало учено-художественный беспорядок, как бы свидетельствовавший о громадности материалов, из которых потом вырабатывались разные рубрики журнала.
Тут он прочел стихотворение Пушкина: «
Художник варвар кистью сонной» и т. д., отер влажные
глаза и спрятался в глубину кареты.
Ее тонкие брови вдруг сдвинулись,
глаза в упор остановились на мне с грозным и притягивающим выражением, зрачки увеличились и посинели. Мне тотчас же вспомнилась виденная мною в Москве, в Третьяковской галерее, голова Медузы — работа уж не помню какого
художника. Под этим пристальным, странным взглядом меня охватил холодный ужас сверхъестественного.
Так помаленьку устраиваясь и поучаясь, сижу я однажды пред вечером у себя дома и вижу, что ко мне на двор въехала пара лошадей в небольшом тарантасике, и из него выходит очень небольшой человечек, совсем похожий с виду на
художника: матовый, бледный брюнетик, с длинными, черными, прямыми волосами, с бородкой и с подвязанными черною косынкой ушами. Походка легкая и осторожная: совсем петербургская золотуха и мозоли, а
глаза серые, большие, очень добрые и располагающие.
Художник был болтлив, как чиж, он, видимо, ни о чем не мог говорить серьезно. Старик угрюмо отошел прочь от него, а на другой день явился к жене
художника, толстой синьоре, — он застал ее в саду, где она, одетая в широкое и прозрачное белое платье, таяла от жары, лежа в гамаке и сердито глядя синими
глазами в синее небо.
Художник долго смотрел ей в
глаза и, наконец, с добродушнейшей улыбкой произнес...
Несмотря на то, что мы давно знакомы с
художником по нашему рассказу, здесь будет нелишним сказать еще пару слов о его теплой личности. Илье Макаровичу Журавке было лет около тридцати пяти; он был белокур, с горбатым тонким носом, очень выпуклыми близорукими
глазами, довольно окладистой бородкой и таким курьезным ротиком, что мало привычный к нему человек, глядя на собранные губки Ильи Макаровича, все ожидал, что он вот-вот сейчас свистнет.
Художник, наконец, поотодвинулся с своего места и дал ему возможность снова наблюдать Домну Осиповну, хоть и ненадолго, так как танцы кончились, и ее не видать стало. В продолжение всего своего наблюдения Бегушев заметил к удовольствию своему, что Домна Осиповна почти не разговаривала с Янсутским, но в ту сторону, где он стоял, вскидывала по временам
глаза.
— Не совсем так.
Глаз бульдога в сердце
художника. А впрочем, я налью себе еще этого превосходного вина, от которого делается сразу четыре
глаза.
В наше время неудобно забывать, что как выпяленные из орбит
глаза некоторых ученых, смущающихся взглядами подающей им жаркое кухарки, обусловливают успех людей менее честных и менее ученых, но более живых и чутких к общественному пульсу, так и не в меру выпяливаемые художественные прихоти и страсти
художников обусловливают успех непримиримых врагов искусства: людей, не уважающих ничего, кроме положения и прибытка, и теоретиков, поставивших себе миссиею игнорированье произведений искусства и опошление самих натур, чувствующих неотразимость художественного призвания.
Фридрих Фридрихович напел кусочек из известной в репертуаре Петрова партии Бертрама — и взглянул исподлобья на Истомина: тот все супился и молчал. С каждым лестным отзывом Фридриха Фридриховича, с каждой его похвалой русской талантливости лицо
художника подергивалось и становилось нетерпеливее. Но этой войны Истомина с Шульцем не замечал никто, кроме Иды Ивановны,
глаза которой немножко смеялись, глядя на зятя, да еще кроме Мани, все лицо которой выражало тихую досаду.
Истомин был очень хорош в эту минуту. Если бы здесь было несколько женщин, впечатлительных и способных увлекаться, мне кажется, они все вдруг полюбили бы его. Это был художник-творец, в самом обаятельном значении этого слова. Фридрих Фридрихович, глядя на него, пришел в неподдельный художественный восторг. Он схватил обе руки Истомина, сжал их и, глядя ему в
глаза, проговорил с жаром...
Присутствующие, все, сколько их ни было за столом, онемели от внимания и не отрывали
глаз от некогда бывших друзей. Дамы, которые до того времени были заняты довольно интересным разговором, о том, каким образом делаются каплуны, вдруг прервали разговор. Все стихло! Это была картина, достойная кисти великого
художника!
Здесь
художник, не договорив еще своей речи, обратил
глаза на стену, с тем чтобы взглянуть еще раз на портрет.
Уже он начинал, как всегда случается в почетные лета, брать сильно сторону Рафаэля и старинных
художников, — не потому, что убедился вполне в их высоком достоинстве, но потому, чтобы колоть ими в
глаза молодых
художников.
Сделавши это, он лег в постель покойнее, стал думать о бедности и жалкой судьбе
художника, о тернистом пути, предстоящем ему на этом свете; а между тем
глаза его невольно глядели сквозь щелку ширм на закутанный простынею портрет.
«В картине
художника, точно, есть много таланта, — сказал он, — но нет святости в лицах; есть даже, напротив того, что-то демонское в
глазах, как будто бы рукою
художника водило нечистое чувство».
Везде уловлена была эта плывучая округлость линий, заключенная в природе, которую видит только один
глаз художника-создателя и которая выходит углами у копииста.
Необыкновеннее всего были
глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и всё старательное тщание свое
художник.
Почти невозможно было выразить той необыкновенной тишины, которою невольно были объяты все, вперившие
глаза на картину, — ни шелеста, ни звука; а картина между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась от всего и вся превратилась, наконец, в один миг, плод налетевшей с небес на
художника мысли, миг, к которому вся жизнь человеческая есть одно только приготовление.
Но
художник понял, что опасенья были насчет желтизны, и успокоил их, сказав, что он только придаст более блеску и выраженья
глазам. А по справедливости, ему было слишком совестно и хотелось хотя сколько-нибудь более придать сходства с оригиналом, дабы не укорил его кто-нибудь в решительном бесстыдстве. И точно, черты бледной девушки стали, наконец, выходить яснее из облика Психеи.
Брат Павлусь, как великий
художник, пробил в горшке
глаза, нос и рот, заклеил бумагой и оттенил углем.
— Лицо это было написано прямо, безо всякого искусственного наклонения или оборота, свет падал сверху, платье было набросано грубо, темно и безотчетливо, — казалось, вся мысль
художника сосредоточилась в
глазах и улыбке…
Художник, бледный от волнения, сел на скамью, посмотрел на Ольгу Ивановну обожающими, благодарными
глазами, потом закрыл
глаза и сказал, томно улыбаясь...
Писатель-художник, не заботясь ни о каких общих заключениях относительно состояния общественной мысли и нравственности, всегда умеет, однако же, уловить их существеннейшие черты, ярко осветить и прямо поставить их пред
глазами людей размышляющих.
Все дружелюбно улыбались Гершу, обнимали его за спину и трепали по плечам; многие звали его присесть к своим столикам.
Глаза Герша были еще красны, а на висках и на конце носа стояли мелкие и круглые, как бисер, капли пота; но нахмуренное лицо его хранило отчужденное и высокомерное выражение, свойственное настоящему
художнику, только что пережившему сладкую и тяжелую минуту вдохновения.
Не знаю, попадался ли прежде на
глаза дяде этот альбом, только я и Казначеев, рассматривая его в первый раз на столе в гостиной, увидели, что под всеми рисунками, рисованными русскими
художниками и любителями, имена подписаны по-французски, равно как имя и фамилия самой Турсуковой.
Странное выражение придал им неизвестный, но талантливый
художник: как будто между
глазами и тем, на что они смотрели, лежала тонкая, прозрачная пленка.
Нельзя сказать, чтобы оно кидалось в
глаза своей красотой, — далеко нет; но в нем было нечто такое, что всегда заставило бы человека мыслящего, психолога, поэта,
художника, из тысячи женских лиц остановить внимание именно на этом.
Зверь не таков. При виде крови
глаза его загораются зеленоватым огнем, он радостно разрывает прекрасное тело своей жертвы, превращает его в кровавое мясо и, грозно мурлыча, пачкает морду кровью. Мы знаем
художников, в душе которых живет этот стихийно-жестокий зверь, радующийся на кровь и смерть. Характернейший среди таких
художников — Редиард Киплинг. Но бесконечно чужд им Лев Толстой.
— Мария не позирует для
художников! — сурово ответил за нее Магнус, и Я хотел засмеяться над глупым Топпи, и Я уже раскрыл рот с моими первоклассными американскими зубами, когда чистый взор Марии вошел в мои
глаза, и все полетело к черту, — как тогда, при катастрофе!
Всегда в хлопотах, но с неизменным самообладанием и немного прибауточным жаргоном, он олицетворял своей личностью для большой публики весь Клуб
художников и вообще увеселительно-художественный Петербург. Есть портрет его работы Константина Маковского — как раз из той эпохи. Он представлен в профиль, как он смотрит в отверстие кулисы, с своим моноклем в
глазу.
Из старших писателей-художников самым большим влиянием пользовался Глеб Успенский. Его страдальческое лицо с застывшим ужасом в широко раскрытых
глазах отображает всю его писательскую деятельность. Сознание глубокой вины перед народом, сплошная, непрерывно кровоточащая рана совести, ужасы неисчерпаемого народного горя, обступающие душу бредовыми привидениями, полная безвыходность, безнадежное отсутствие путей.
— Начнем с самого начала, — сказал
художник. Приятели вошли в узкий коридорчик, освещенный лампою с рефлектором. Когда они отворили дверь, то в передней с желтого дивана лениво поднялся человек в черном сюртуке, с небритым лакейским лицом и с заспанными
глазами. Тут пахло, как в прачечной, и кроме того еще уксусом. Из передней вела дверь в ярко освещенную комнату. Медик и
художник остановились в этой двери и, вытянув шеи, оба разом заглянули в комнату.
Коромыслов. Правда, здесь
глаза отдыхают. Но какую околесицу несет Торопец, вы слыхали? Странный мы народ,
художники…
Коромыслов. Это ужасно, Катя! К несчастью, я
художник, на всю жизнь испорченный человек, и минутами я — как бы тебе это сказать? — даже с некоторым интересом, удовольствием вижу, как выявляется в тебе это новое и… И мне хочется раздеть тебя — нет, нет!.. и писать с тебя вакханку, Мессалину, и вообще черт знает кого. Боже мой, какая это темная сила — человек! Не знаю, чувствуешь ли ты это сама или нет, но от тебя исходит какой-то дьявольский соблазн, и в твоих
глазах… минутами, конечно…
Относительно Толстого нам горько приходится пожалеть, что женою его не была хоть бы «душечка», если не Мария и не Клара. Мы имели бы в таком случае перед собою невиданно-красивую и своеобразную жизнь, цельную и гармоническую. В изображении самого крупного
художника она, может быть, казалась бы нам неправдоподобной. А мы бы ее увидели въявь, собственными
глазами.
— Как что же, что стар? — возразил Альберт строго. — Он не должен быть стар.
Художник не должен быть стар. Много нужно для искусства, но главное — огонь! — сказал он, блистая
глазами и поднимая обе руки кверху.
Слово за словом полились ответы. Боб Денисов оказался сыном оперного певца. Коршунов происходил из писательской семьи, где собирались
художники и артисты, подметившие дарование в мальчике. Федя Крылов, самый юный, промямлил, что в театре весело, а в университете скучно, и что ему все равно, где учиться теперь. Немчик Рудольф поднялся со своего места и, чуть хмуря брови над детски-ясными, застенчивыми
глазами, произнес чуть слышно...